Алмазбек Зулпукаров — Бизнесмен

Воспоминание дочери Ырыскан Зулпукаровой
Сопутствующие заболевания: небольшие проблемы с сердцем, желтуха в раннем детстве; другими заболеваниями не болел. Был физически сильным, активным и выносливым. Питался правильно, занимался спортом.
02–05.07.2020
В этих числах отец начал плохо себя чувствовать. Были усталость, слабость и боли в мышцах, пропал аппетит. Не могли дозвониться в 118, всё время было занято. Лечение начали дома, предполагая, что это просто простуда. Пару дней мы пролечились дома, так как симптомов коронавируса в виде отсутствия обоняния и вкуса не было. Температура была около 37°, больше никаких симптомов не было. Принимали парацетамол, «Тайлол-Хот», обильное тёплое питьё.
07–09.07.2020
У отца температура продолжала держаться, улучшения не было. До 118 так и не получилось дозвониться. Чтобы попасть к врачам, обязательно нужен был ПЦР-тест и КТ-снимок, поэтому мы обратились в клинику «Здоровье» и сняли рентген, который показал двухстороннюю пневмонию, тяжёлое течение. К сожалению, в клинику «Юрфа» для подробного КТ-снимка запись была на две недели вперёд, а другие частные клиники для КТ-снимка тоже было сложно найти. Запись к врачу-пульмонологу в клинике «Здоровье» тоже была на две недели вперёд, и мы пошли в больницу на ул. Фучика, в приёмное отделение, где нам дали рецепт, ориентируясь на наш рентген-снимок. Нам сказали не сдавать ПЦР-тест, так как уже понятно по симптоматике, что это COVID-19. Нам прописали:
1) левофлоксацин — 100 в/в кап., 2 р/д, 7 дней;
2) цефтриаксон 1,0 — в/в струйно на 10,0 физр-ра, 2 р/д, 7 дней.
После пробы:
1) азитромицин — 500 мг по 1 таб., 1 р/д;
2) аспирин — 1/2 таб., 2 р/д (до полного выздоровления);
3) гепарин 1,0 — 2 р/д.
Если будет одышка:
1) дексаметазон по схеме «12 мг — 12»,
12 мг — 8 мг — 4 мг,
в/в кап. на 200,0 физр-ра;
2) сальбутамол — по 2 вдоха.
В тот же день мы приобрели все необходимые препараты и обратились в дневной стационар во Дворце спорта, который принимал с 8 утра до 8 вечера. По назначению врача начали лечить отца в этом стационаре; сатурация держалась 95 и не опускалась ниже. Ме́ста в больнице для госпитализации мы не искали, так как врачи говорили, что можно просто приходить утром и вечером и лечиться в дневном стационаре. И мы так проходили три дня. Врачи всё это время не смотрели на динамику, просто капали по назначению, который дал нам врач на ул. Фучика (городская больница № 1. — Прим. авт.).
Никто не порекомендовал нам сдать необходимые анализы, такие как СРБ и прокальцитонин, для назначения антибиотикотерапии и анализы на коагулограмму для назначения правильной дозировки антикоагулянтов. Отец был сердечником, но никакие препараты для сердца не назначались. Врачи не собирали анамнез и не интересовались сопутствующими заболеваниями. Отцу становилось всё хуже, было тяжело дышать, началась одышка, также начала подниматься температура до 38°.
09–10.07.2020
В этот день отец начал очень плохо себя чувствовать, сатурация упала до 70. Врачи сказали, чтобы мы срочно искали место в больнице. В стационаре Дворца спорта нам дали кислородный аппарат, и сатурация поднялась до 80. К обеду нашли место в Национальном госпитале (в П-корпусе). Мы вызвали карету скорой помощи, но не дождались её. Не теряя времени, поехали на своём транспорте. Больница была закрыта на замок изнутри, никто нам не открывал. После долгих стуков в дверь вышел молодой человек в медицинской форме (не в СИЗе) и сказал: «Мест нет. Зачем вы пришли?» Туда госпитализировали только тех, кого привозили на машине скорой помощи. С криками и руганью нам удалось госпитализировать отца. Его снова подключили к кислородному аппарату. Внутрь нас не пускали, так как там была «красная» зона. Затем нам врач сказал, чтобы мы нашли кислородный аппарат, так как их недостаточно в больнице, и что они дадут подышать, пока мы не найдём аппарат. Мы начали искать аппарат. За два часа нашли его у людей, которые предлагали его возле больницы, и купили за 850 $. Один волонтёр помог нам его занести и установить, так как нас не пускали внутрь. К врачам доступа у нас не было, так как они заходили в «красную» зону и выходили только через шесть часов. Мы не могли найти лечащего врача, чтобы спросить, какие лекарства и анализы необходимы. Мы разговаривали с отцом по телефону, он сказал, что ему делают капельницы и не говорят, что это за капельницы. Почему это было так секретно? Позже мы узнали, что это был левофлоксацин с цефтриаксоном, но ведь эти препараты не помогли отцу в дневном стационаре. Почему они продолжали капать те же препараты? В третьем протоколе от 18 июня 2020 года написано, что нужно менять антибиотикотерапию, если в течение 48–72 часов нет улучшения. Значит, ему нельзя было снова назначать эти же препараты. Мы передавали рентген-снимок и назначение папе, когда он лёг в больницу. Мы передавали еду и воду через волонтёров, которые стояли у входа в госпиталь. Ближе к вечеру этих волонтёров невозможно было найти, все заходили с задней стороны П-корпуса, где был вход. Туда все заходили к своим родным без масок и экипировки — вот откуда могло пойти заражение других людей, ведь близкие на себе выносили вирус, выходили в люди. На второй день я купила СИЗ и решила зайти к отцу, чтобы самой смотреть за ним, так как видела, что люди заходили и смотрели за своими родными. Мой отец лежал на втором этаже, в отделении неврологии, в 16-й палате. На второй день я снова не нашла врачей, чтобы обсудить лечение моего отца, там были только медсёстры, которые ставили капельницы, и санитарки. Я зашла к отцу с едой и помогла ему с дыхательной гимнастикой, так как видела, что в палате все лежат на спине — им не разрешали двигаться и даже ходить по палате. Медсёстры говорили больным, чтобы они не вставали. Я не видела ни одного человека в прон-позиции, а ведь уже во всех новостных порталах писали, что нужно обязательно много двигаться и самостоятельно поднимать сатурацию, чтобы избежать образование ТЭЛА. Отец всё время лежал с аппаратом, и никто не следил за тем, сколько и в каком положении надо дышать, постоянно ли нужно с ним находиться. Также они открывали маленькую форточку, в комнате не было кислорода, так как в палате четыре человека, у каждого есть концентратор, и даже по три концентратора на одного человека могло быть. Они нагревали комнату до 40°, когда за окном 35° жары, и сжигали воздух в помещении. Даже мне было невозможно в нём дышать. Там было очень много людей, кто лежал в тяжёлом состоянии, и им не хватало аппаратов. Они просто задыхались от жары.
11–13.07.2020
В этот день моя сестра пришла в госпиталь в 10 утра, а отца не оказалось в палате. На месте нам сообщили, что его перевели в реанимацию. Мы с трудом выпросили у врачей дать нам направление на сдачу анализов, так как уже знали, что в Нацгоспиталь берут только основных и не особо показательных. Мы сходили в частную лабораторию и сдали анализы на СРБ, прокальцитонин, ССК: ПТИ, МНО, ПВ, АЧТВ и реактивов на D-димер тогда не было в городе. Позже мы узнали, что в Бишкеке не было и реактивов на эти анализы. Мы получили анализы 13 июля и отнесли их в реанимацию, но я так и не узнала, корректировали ли моему отцу лечение. В выписном эпикризе прописаны все те же препараты, которые всем назначали, о чём узнала у окна реанимации, где общалась с родными больных. По анализам уровень прокальцитонина и СРБ у моего отца был в норме, а это значит, что не было бактериального отягощения и антибиотики, возможно, ему были не нужны. Уже в палате у отца сильно отекали ноги, но никаких мочегонных препаратов, например верошпирон, ему не давали. Отец продолжал лежать в реанимации, и ему становилось всё хуже; возможно, там уже была и вирусная, и бактериальная нагрузка. Также он лежал под тремя концентраторами и общим поточным кислородом СИПАП, как мне сказали.
18.07.2020
В это утро в реанимации нам сказали купить препарат «Меропенем», три ампулы. Тогда стоимость одной ампулы доходила до 3000 сомов. И это была дозировка на один день, капельницы делали 3 раза в день. Хотя в посмертном эпикризе написано, что капали 2 раза в день. В третьем протоколе от 18 июня 2020 года написано, что его назначают при сепсисе и септическом шоке. Были ли на это показания у моего отца, остаётся неизвестным.
В больнице абсолютно нет условий для пациентов и врачей. Жара невыносимая была. Спросите у врачей, как они работали в СИЗ-костюмах! Это было страшно себе представить: жара 40° да ещё СИЗ-костюм.
19.07.2020
В этот день снова попросили купить три ампулы меропенема. Еду́ мы приносили каждый день. В 7 вечера нам позвонил лечащий врач отца, Шер (мы только с ним были на связи), и сказал, что сатурация упала до 40, а давление поднялось до 200. В ночь с 19 на 20 июля 2020 года в 4 утра мой отец умер, реанимировать его не удалось. Врач, работающий в ночную смену, в которую умер мой отец, очень жёстко разговаривал с родными пациентов, и моей сестрёнке он сказал: «Радуйся, если твой отец доживёт до утра». Она ведь ещё ребёнок, как можно так говорить! Мы отправляли запрос о врачах в Нацгоспиталь и Минздрав, и официально нам не дали чёткого ответа.
В тот же день за два часа мы нашли две ампулы актемры, каждая по 700 $, и занесли их в реанимацию. Нам никто из врачей не говорил, но в интернет-порталах все искали это лекарство для тяжелобольных и родные говорят, что оно помогло. Но врачи сказали, что не могут отходить от протокола: если отходят от протокола, то им приходится писать объяснительную.
Выводы
Чёрный июль 2020 года оказался для всех нас большим испытанием: поиск медикаментов сутками напролёт, попытки попасть на КТ и рентген и госпитализироваться. В госбольницах не брали анализов, в частных не всегда были реактивы. Попасть на КТ и рентген практически было невозможно: запись была на недели вперёд и приходилось ждать результаты по несколько дней, а без них невозможна госпитализация. Многие просто не доживали до своих результатов и умирали дома, около больниц либо в дороге. Всех их не включили в статистику. В больницах не было элементарного сбора анализов. Прежде чем давать назначение пациенту, нужно брать анализы и только по ним делать назначения. У моего отца взяли анализы только на третий день, а до этого мы лечились ещё три дня в стационаре. На пятый день вышли анализы, и до этого его, получается, лечили наугад. Врачам не хватало СИЗов, масок и перчаток. В больницах не было инсулина для людей с диабетом, препаратов для снижения давления. Мы видели, как люди сутками умирали и родные просто не понимали от чего. Так же умирали абсолютно молодые и здоровые, без сопутствующих болезней. К примеру, в реанимации лежало примерно 15 человек — и мужчины, и женщины. Там не было ширм, и все видели, как мужчинам и женщинам меняют памперсы, на глазах друг у друга. Они видели, как умирали люди, которые лежали рядом, и их трупы лежали сутками, пока их отправят в морг. Как могло не быть элементарной ширмы, чтобы психологически уберечь людей от такого ужаса?! У многих поднималось давление от переживаний, и они умирали от повышенного давления. Нацгоспиталь курировал Акрам Мадумаров, и он не интересовался тем, что происходило внутри, каких врачей, аппаратов и медикаментов не хватает, ведь каждая больница должна быть укомплектована узкопрофильными врачами разных специальностей: пульмонологами, инфекционистами, кардиологами и др. К примеру, есть важный момент: перед подключением пациента к ИВЛ-аппарату нужно обязательно сдать анализ на уровень газа в крови — именно по этому анализу выстраивается режим подачи воздуха пациенту. В Национальном госпитале, в реанимации П-корпуса, такого аппарата не было, а в Бишкеке такое оборудование есть только в нескольких больницах — в Инфекционной и в Центре кардиологии.
Не было никакой подготовки со стороны государства и Минздрава. Это был хаос.
Президент Сооронбай Жээнбеков уволил 1 апреля министра здравоохранения Космосбека Чолпонбаева за недостаточную работу по борьбе с распространением коронавируса в Кыргызстане и был недоволен подготовкой Минздрава к техническому состоянию лабораторий.
Напрашивается вопрос: если за неподготовку лабораторий 1 апреля уволили Космосбека Чолпонбаева, то, как чёрный июль нам показал, назначение на его место Абдикеримова не привело к тому, что лаборатории были готовы с апреля, так получается? Их вовсе и не собирались подготавливать. Во всех четырёх протоколах написано, насколько важно опираться на анализы, в особенности на такие, как СРБ, прокальцитонин, коагулограмма и мн. др. Но в Нацгоспитале таких анализов не брали. Также у многих на 5–6-й день брали такие элементарные анализы, как ОАК и биохимический. Тогда зачем вообще писались протоколы?
Напрашивается вопрос и о том, по каким критериям убрали 423 человека из списка умерших от COVID-19? На этот вопрос замминистра здравоохранения Каратаев ответил, что суицид — это не смерть от пневмонии. Мы задали чёткий вопрос, на который не получили разумного и понятного ответа.
Вывод: смертей было бы намного меньше, если бы ставили правильный диагноз, обучили врачей, брали анализы и сразу начинали профилактику сопутствующих заболеваний у людей преклонного возраста и тех, кто находится в зоне риска. Также в частных лабораториях не всегда были реактивы. Людей лечили по принципу «выживешь не выживешь». И не давали врачам отходить от протокола, который состоял из двух или трёх листов формата А4. А ведь третий протокол, который действовал на тот момент, состоит из 177 страниц! Как его втиснули в три листа?
В нашей группе «Мы за правду», состоящей из людей, которые потеряли родных и близких во время пандемии, абсолютно все покупали медикаменты за свои средства (клексан, гепарин, меропенем, ванкомицин, моксикум и т. д.). О каких денежных средствах в размере около 2000 $, выделенных на лечение каждого больного, говорил тогда бывший вице-премьер-министр Кубатбек Боронов?