Азамат Жаманкулов — Министр культуры и информации КР

Во время действия режима ЧП и карантина вся страна была изолирована не только от внешнего мира, но и от достоверной информации. Независимым СМИ запретили работать, комендатура отказалась выдавать аккредитацию журналистам. Это повлияло на то, что жители страны не смогли вовремя получить необходимую информацию. Более того, количество фейковых новостей увеличилось.
О том, почему правительство и Республиканский штаб по предупреждению проникновения на территорию страны и недопущению дальнейшего распространения инфекции COVID-19 не среагировали и как это отразилось на итогах борьбы с пандемией летом 2020 года, в интервью нашему проекту рассказал министр культуры и информации Азамат Жаманкулов. Во время карантина он возглавлял штаб по оказанию гуманитарной помощи населению. Именно его интервью о том, что он не ожидал увидеть такое большее количество бедных и нуждающихся в помощи вокруг Бишкека, вызвало общественный резонанс. А ведь именно в новостройках столицы живут люди, существование которых зависит от ежедневных заработков в сфере услуг. Во время карантина эта категория кыргызстанцев пострадала больше всего.
В интервью Азамат Жаманкулов рассказал свою личную историю, когда он заразился COVID-19. О заражении он узнал в дороге, когда ехал на очередные похороны. Во время пандемии запретили проводить похороны. Но когда умирал видный общественный деятель, власти всё же давали слабину и закрывали глаза на то, что кыргызстанцы посещают поминальные мероприятия. От лица правительства на похороны элиты всегда ходил министр культуры и информации. Когда Азамат Жаманкулов давал интервью, его супруга была на последнем месяце беременности. Тогда он отмечал, что единственное, что он хочет сегодня в жизни, — это увидеть улыбку своего ребёнка и дай бог, чтобы он родился здоровым, ведь его жена также пережила коронавирус. Интервью взято 3 августа 2020 года.

1. S. На момент подготовки интервью стало известно, что у министра культуры и информации родилась дочь.

— Как вы пережили COVID-19?
— Когда всё начиналось, я думал, что это тяжёлая форма, и тоже забеспокоился. Сейчас, увидев всю ситуацию и поняв, что бывает хуже, понял, что перенёс среднее, может быть, даже лёгкое течение заболевания. Я перенёс коронавирус. После этого два раза проверялся — выходит отрицательный тест. Я изначально не знал, что у меня коронавирус. Я работал в штабе помощи, много гуманитарной помощи раздавали жилмассивам, где семьи нуждались, но ещё пика не было. Как министр культуры, я участвовал в похоронах, последнее моё участие было, когда умер Болот Шер. Мы поехали в Талас, там было много людей. Мы выехали в Талас в 4 утра. У меня ночью температура началась, и я ангиной начал болеть. Я думал, что это те же симптомы, которые у меня были раньше, так как год раз я болею ангиной, особенно в летом, когда очень холодное пью. Ночью заболел, но, несмотря на это, выехал в Талас. По приезде уже не мог в машине двигаться и полностью был потный. В машине сзади лёг, меня укрыли всем тем, чем можно было укрыть: куртками, тёплой одеждой. Я уже без сил приехал в Бишкек. Домой зашёл, начал потеть — день потел, два дня потел. Ничего не проходило, большая ломка, болят суставы, кости, полностью тело болит, но ангина прошла. Я подумал: если ангина прошла, почему температура не проходит? Потом обратился в спецбольницу, к которой мы закреплены. Врач сказал, что нужно подойти через день, анализы сдать. Это был третий день болезни, и анализы подтвердили у меня коронавирус. Когда я спросил, как лечиться, мне ответили, что ничего не надо предпринимать, нет таких лекарств. Только если хуже станет, назначат антибиотики. Обильное питьё, чай с лимоном, малиной. Через день потерял обоняние и вкус. После врачи стали давать мне антибиотики в таблетках. Я начал некоторые из них принимать. В этот период в стране начался пик. И тогда очень много информации стало появляться о том, что люди теряют обоняние. И я понял, что это и есть вирус. Я проболел около пяти дней, после стал понемногу восстанавливаться. Я перестал пить антибиотики, так как в то время очень хаотичные лечения начались: кто-то говорил, что антибиотики нужны, кто-то отрицал, аргументируя тем, что можно целую нацию истребить этими антибиотиками и потом вообще иммунитет не будет работать и любая зараза может стать смертельной. Я восстановился чисто через повышение иммунитета, как у нас, у кыргызов, говорится: пил шорпо, ел чучук, фрукты и т. д. Таблетки уже не принимал никакие.
Для меня очень сложная ситуация была на пятый день, когда я заразил супругу, она в положении, на седьмом месяце. Ей было тяжеловато, ей нельзя принимать ни антибиотиков, никаких таблеток. Оказывается, когда болеешь коронавирусом, в лёгких образуются тромбы, они препятствуют попаданию кислорода в организм. А представляете, когда у матери нет кислорода, он еле поступает к самому организму матери, а к ребёнку вообще не поступает. Наш ребёнок очень активно начал двигаться, подавать сигналы, что ему не хватает кислорода. Этот момент для меня был самым страшным. Через неделю у неё всё прошло, вроде всё хорошо.
— Что вы чувствовали в те дни?
— Очень страшное представлял, боялся, что с ребёнком что-то может случиться. За себя не боялся. Когда ребёнку не хватает кислорода, это называется гипоксия. Когда ребёнок рождается, он адаптируется к миру дольше, чем обычный ребёнок. Надеюсь, что всего этого не будет. Несколько дней осталось до родов.
— Вы не изолировались?
— Я думал, что это ангина. Первые дни лежал, не знал, но после того, как узнал, что у меня положительный результат на COVID-19, хотел изолироваться. Мы живём с супругой вдвоём, ждём первого ребёнка, поэтому подумали, что раз уж я заразился, то за это время, значит, она тоже заразилась. А так если бы я знал изначально, то сразу же изолировался бы, ушёл бы в другое место, где пережил бы этот период. Мне кажется, надо изолироваться, особенно если дома беременная жена.
— Вы ездили на похороны. Всем запретили, а вы ездили…
— Всем запретили, и я запрещал. Но когда проходили похороны видных деятелей, представителей власти, был представлен я. В то время пика не ожидали, в то время все думали, что так и пройдёт. Сами власти не ожидали этого, никто не прогнозировал, что будет такой пик. Но я, когда шли на эти мероприятия, предупреждал, чтобы мало людей было, что от власти буду только я. Да и то, я не на все похороны ходил, только на те, где было важно присутствие представителя органов власти.
— Нельзя было не ходить на похороны?
— Можно было. Когда начался пик заболевания, мы перестали участвовать в похоронах, даже когда ушли из жизни очень известные культурные деятели. Просто в то время люди обижались, почему с организационными моментами не можем помочь, почему не можем прийти хотя бы в масках? Но мы ходили в масках, в перчатках, и не думаю, что я заразился на похоронах. Потому что последние похороны, в которых я участвовал, прошли за день до того, как я стал болеть. Слава богу, в нашем министерстве заболевших мало, мы вовремя изолировались и вовремя ушли работать на удалёнку. Заболел только я и мои заместители.
— На похоронах люди заражались…
— Нельзя было проводить масштабные похороны в это время. Но, с другой стороны, как люди не пойдут на похороны тех, кто всю жизнь посвятил работе государству и заслуживает уважения и почёта после смерти? Во время пика мне кажется, люди поняли, что нельзя такие похороны проводить. Похороны — это более или менее, ведь некоторые стали праздники и тои устраивать в ресторанах.
— Когда начался хаос и люди повально стали болеть, какие недостатки в госсистеме вы увидели?
— Я увидел, что мы не подготовились к пику, к примеру в обеспечении лекарствами. Во многих местах произошла паника из-за недостатка гепарина, в аптеках были случаи, когда отдавали родственникам лекарства в большом количестве и позже продавали их по завышенной цене. Если бы не было паники, возможно, гепарина хватило бы. Если не всем, но хотя бы большинству. С обеспечением страны самим гепарином была проблема. В первые дни, когда всё началось, президент проводил Совет безопасности, где потребовал, чтобы не было ажиотажа из-за нехватки масок. Вы представляете, что будет, если завтра к нам придёт коронавирус и вся страна начнёт закупать маски? А если у нас 6 миллионов человек, и каждый день надо менять маски? Тогда выделялись деньги на обеспечение регионов масками и открыли ресурс 312tunduk.kg.
Мы тогда создали штаб по оказанию гуманитарной помощи и узнали, сколько семей нуждается в помощи. Если закрыть границы и остановить экономическую деятельность, сколько семей будет нуждаться в помощи? И сколько семей живёт ежедневным заработком. Оказалось, что это около 900 тысяч остро нуждающихся кыргызстанцев. Почти миллион. Это мы говорим о двухнедельном промежутке, а представьте, если бы на несколько месяцев приостановили экономическую деятельность?
— Во время карантина у вас брали интервью, и вы сказали, что были шокированы увиденной нищетой народа…
— Журналисты немного утрировали мои слова. Я сам из этой среды, вырос в этой среде. Я сам учился в интернате и пережил много трудностей, потом жил в жилмассиве, и всё это мне знакомо. Но масштабы реальности я не предполагал. Последние годы я не следил, что происходит в жилмассивах, я не предполагал, что так много людей живут ниже среднего заработка. Живя в столице, думаешь, что почти у каждой семьи есть машина, сотовые телефоны хорошие, дома стали строятся. В Бишкеке столько многоэтажек строится, это всё кто-то покупает же? Столько особняков и домов строится! Думаешь, а может быть, у нас экономика улучшилась и все люди начали покупать дома и более или менее стали жить. Но, поехав в новостройки, понимаешь, что нет! Очень много людей, большой слой населения живёт за чертой бедности и живёт за счёт ежедневного заработка. Я всё это увидел и прокомментировал, что масштаб не такой, какой мы видим, и нельзя, как хотим, сказать, что жизнь стала лучше. У нас огромный пласт людей, которых нужно поднимать.
— Вы говорили об этом с президентом?
— С президентом — нет. Но я это озвучивал в Республиканском штабе. Там, где у меня появляется такая возможность, я озвучиваю это. У меня в дальнейшем ещё будет возможность сделать презентацию перед правительством в рамках информационного штаба, и ближе к концу года хочу сделать аналитику ситуации и того, что нужно предпринять.
— У вас, как у молодого министра, при виде всего этого что-то ёкнуло в сердце?
— Основная наша беда — это коррупция. Не было бы коррупции, не было бы той несправедливости, которая происходит в стране. Могли бы хотя бы минимальные условия создать для ребят из жилмассивов. Не может быть, чтобы они совсем бездарными были. У каждого ребёнка есть талант, у каждого человека есть то, что его отличает от других. Хочется вытащить, вырастить внутри этого ребёнка его способности. Мне, как человеку, который возглавляет Министерство культуры, интересны творческие люди, мне интересен мальчик, который поёт в деревне, мне хочется отслеживать его жизнь, хочется, чтобы он пошёл и получил образование в колледже, консерватории, чтобы на сцене пел. У многих ребят свои таланты, но нет возможностей. А кто не даёт возможности? Нас тянет назад только коррупция. Что я могу сделать? В рамках своего министерства могу предотвратить коррупцию и показать чистое, прозрачное ведомство, которое может работать. Немного сложновато: коррупция такие корни пустила, что сложно бороться. Но гражданам, которым небезразлично, нужно объединяться и дальше двигаться.
Сейчас мы, Министерство культуры и информации, также увидели, что людям не хватает сведений. Во время пика, во время болезни я очень хотел прийти на помощь, сказать кыргызстанцам, что могу достать любую информацию из любого государственного органа, обращайтесь ко мне. После болезни я внёс в штаб предложение о создании информационного штаба, где мы объединим все ресурсы госорганов, всех пресс-секретарей, для того чтобы закрыть информационное поле. Если, к примеру, где-то наблюдается проблемный вопрос, мы связываемся с руководителем этого органа и полностью закрываем информационный запрос. Или, например люди, спрашивают, где достать лекарства, где лечиться, или если возникли актуальные вопросы, то срочно докладываем премьер-министру, чтобы оперативно решать все вопросы общества. Сейчас мы больше занимаемся аналитикой.
— Почему население было плохо информировано в период пандемии?
— Может быть, потому что не все врачи вовремя получили протоколы лечения и алгоритмы. Я бы сказал, что система здравоохранения не была готова к таким заболеваниям, к пику. К ним нужно было готовиться. Было ли у нас время? Нет. У нас нет инфраструктуры, мало врачей-специалистов, мало пульмонологов, которые могли бы экспертно сказать, какие меры принимать. Государство состоит из разных министерств. Министерство здравоохранения могло бы быть органом, который давал ориентиры. Даже премьер-министр спрашивал: говорите, что нам делать? Мы сделаем, у нас есть ресурсы, мы направим их на борьбу. Мы говорили, что все министерства готовы подключаться. А они не смогли расписать полноценные шаги и решения. Они тоже в первый раз сталкиваются с таким. Мне кажется, самая главная причина — это неразвитая инфраструктура и неподготовленность человеческого ресурса самой системы здравоохранения.
Я это увидел, когда более или менее выздоровел. У меня очень близкая родственница заболела, ночью пневмония, не могла дышать, я искал место в больницах, не было мест. И нашёл место только в неврологии, которая только что открылась. Я такую картину видел только в фильме о Диком Западе, когда всех людей просто выставили и после сигнала заставили всех бежать, чтобы охватить какой-то участок. То же самое происходило в реальности. Открылась дверь — и больные кинулись занимать койку, кто какую смог. Там было 5–6 врачей, они только обслуживали, и только через два часа у них была возможность писать назначения. А вначале они всем прописали капельницы, одинаковые, вне зависимости от того, какая была болезнь, какие сопутствующие болезни, какая была сатурация, какой процент пневмонии. Врачи не могли осматривать индивидуально каждого пациента, просто всем кололи одинаковые уколы. Во-первых, времени не было, а во-вторых, в пиковый период не хватало квалификации, чтобы всё это рассматривать.
По поводу информированности тоже согласен. Во время пика не смогли создать единую систему лекарств, где всё можно купить там, где они есть в наличии. По койко-местам в стационарах не смогли создать единую систему, где человек мог найти свободное место. Мы запустили это через 3–4 дня, когда всё начало спадать.
В министерствах заболели многие. Заболели сотрудники пресс-служб, поэтому решили функцию информирования переложить на Министерство культуры и информации. Я был не против, так как хотел заняться этой работой. Каждый день мы мониторим соцсети, смотрим, где какие ошибки есть, и готовим рекомендации органам, чтобы те решили эти проблемы и потом отчитались. Они отчитываются, эту информацию мы распространяем на других информационных сайтах и мониторим, какой орган быстрее работает, какой орган не работает, потом передаём эту информацию правительству, чтобы принимали меры. Все пресс-службы госорганов будут работать в едином штабе, до конца года мы их обучим. Пригласили менторов, чтобы они показали, как пресс-службам работать оперативней и результативней. Мы стараемся всю информацию давать централизованно, стараемся все вопросы решать в течение дня, иногда даже быстрее.
Вторая волна
— Мы полноценно не готовы, я бью тревогу, чтобы мы были обеспечены лекарствами и были чёткие протоколы лечения. Бью тревогу по поводу стационаров: осенью будет уже холодно в дневных стационарах, надо строитьбольницы в семи областях. Но этого мало, особенно реанимационных отделений.
Закон «О манипулировании информацией»
— Есть общая беда — фейк-новости, с ними нужно бороться. Как бороться, мы должны вместе решить. Нужен ли был закон? У нас есть определённая позиция, т. е. когда выходит закон, без позиции правительства его невозможно провести. Поэтому у нас есть рычаги влияния на законы. Мы говорили, что те инструменты, которые появились внутри закона, неэффективны и не могут выполняться. Там прописали, что какой-то госорган будет реализовывать эту политику, и в обсуждениях обозначили, что этим органом будет Министерство культуры. Мы спросили: какой Минкульт, ведь у нас нет ресурсов, у нас нет ни команды, ни базы, ни айтишников, которые могли бы работать с соцсетями. Но какой-либо другой госорган не может это сделать. Очень много моментов внутри закона, которые нельзя было допускать. Мы своё отрицательное заключение по этому поводу дали и правительству, и аппарату правительства. Мы поднимали эту тему, мы собирали СМИ и говорили, что на рынке появилось понятие «фейк-новости». И приходили к выводу, что каким-то законом не сможем им противостоять, будет лучше, если мы пойдём по пути медиаграмотности: дать возможность людям анализировать ситуацию, анализировать новости, не верить новостям, которые выходят на сомнительных ресурсах, проверять, есть ли эти новости в других источниках информации. Силой мы не получим того результата, на который надеемся.
А.Жаманкулов проверяет документы по распределению помощи. Фото из архива А. Жаманкулова
— В те дни мы не знали, что есть вирус лёгкой или тяжёлой формы. Конечно, разные мысли приходили: как это? вот это всё, что ли? Начинаешь ценить каждое мгновение жизни. И когда болеешь, приходят только очень близкие люди. Может быть, в мирное время заботились бы другие люди, а тут вокруг все болеют, о тебе никто не спрашивает, кроме самых близких, и понимаешь, что семья, родители, близкие будут о тебе заботиться и ты нужен только им. Все остальные моменты временные: статус, работа, должность. Хочется сказать: ребята, давайте с сегодняшнего дня будем жить по-другому, работать чисто! Понимаю, денег может не хватать, даже министерской зарплаты ни на что не хватает, не говоря уже о зарплатах врачей, учителей, культурных деятелей, которые получают мизер. Но давайте выждем некоторое время и сделаем чистый Кыргызстан! Когда в казну поступит огромное количество денег, мы их распределим, сделаем хорошие зарплаты всем и т. д. Но давайте сейчас создадим эти условия. Но таких высказываний очень мало.
Для меня как человека сегодня важно одно — моя семья. В то время, когда я начал болеть, у меня было огромное желание увидеть первую улыбку моего ребёнка, который скоро появится. И сейчас я этого хочу больше всего на свете.