Дина Маслова — Учредитель интернет-ресурса Kaktus.media

—Как ваша редакция работала в период пандемии?
— Психологически наша редакция была готова к тому, что коронавирус к нам придёт. Потому что это пандемия и болезнь в любом случае пришла бы к нам. У нас возникли сложности, так как мы всё-таки интернет-редакция, мы ушли на удалёнку, и, конечно, некоторые технические проблемы всё-таки возникли. Мои сотрудники живут в жилмассивах, где есть проблемы с интернетом, соответственно, большая ответственность пала на оставшихся ребят, у которых был компьютер, интернет. Но самой серьёзной проблемой было получение информации, потому что мы не привыкли довольствоваться только официальной информацией, а в нашей стране так сложилось, что штаб ограничился брифингами, и чувствовалось, что власти боятся допустить панику, но при этом ещё не понимают, как предоставить правильно информацию. Проблема была в том, что из Белого дома поступила информация госорганам, мол, минимизировать её, не сильно отвечать на запросы журналистов. Это не точно, но у меня есть такие ощущения. Было сложно дозвониться, не отвечали на вопросы, потому что все госорганы начали заниматься пандемией и получить какую-то информацию было просто нереально. А самое главное, когда ввели режимы ЧС и ЧП, вся власть была только у штаба, который только рассылал релизы и участвовал на брифингах; было невозможно ничего уточнить. Было много противоречий и неполных ответов. Не было полной картины, и мы это понимали. У нас было очень много вопросов от читателей. В день в обычной ситуации к нам поступало по 100–200 сообщений, а в те дни у нас было их 1,5 тысячи в день. А сотрудников по-прежнему было мало. По этой части был только один, который занимался запросами и сообщениями. В народе была паника, и мы никак не могли помочь, потому что у нас не было никакой информации.
— А что за запросы?
— Задавали определённые вопросы: об авиарейсах, о статистике, о том, как лечить, как узнать, что это именно коронавирус, о том, почему нет лабораторий, где делать тестирование… То есть вопросов было немерено, мы хотели узнать, кто как будет, и вообще будут ли, помогать бизнесу, торговым центрам, заёмщикам. И ответы приходили поздно.
— Эти вопросы были ваши или к вам обращались, чтобы вы их задали?
— Часть вопросов приходила от читателей, часть — наши. Если в нормальной ситуации у нас максимум было 200 сообщений в соцсетях, то тут было 1,5 тысячи в день. Все спрашивали, как работать, как платить аренду, что с банками, что с транспортом, как доехать, касательно прописки. И была куча вопросов. И мы пытались получить ответ, но это было невозможно.
— Брифинги не помогли?
— Нет, совершенно. Брифинги — это когда госорган сам решает, что сказать; не было обратной реакции. Иногда было такое, что можно было через пресс-службу за день до брифинга задать вопросы, и тогда пресс-секретарь задал бы их на брифинге. Ответы были некорректными, зачитывали вопрос непонятно. И не было никогда конкретного ответа.
— Было ли такое, что на брифингах путались в ответах?
— Да. Брифинги Минздрава с марта слушала я, до прошлой недели. Так как там периодически были ошибки, мне приходилось сидеть и на калькуляторе всё пересчитывать. Сводила концы с концами. Элементарно, только сейчас начали давать информацию по регионам о выписавшихся, но в одно время вообще невозможно было собрать данные по выздоровевшим. Потому что у Минздрава одни данные по больницам, у МЧС — другие данные, а полных и единых данных ни у кого не было. На самом деле много вопросов, по тем же самым пропускам. И даже если мы получали какие-то данные по документам, можно было понять, что даже документ не отвечал на все наши вопросы, потому что он был максимально слабо прописан.
— Изначально плохая информированность шла от госорганов?
— От штаба, изначально от него. Не информировали население в достаточной мере. Где-то даже намеренно не говорили, а где-то, есть ощущение, они сами не знали, что делать. Какую-то информацию мы собирали полностью через свои источники. В госорганах пытались что-то опровергать, например в ГСИН. Она неоднократно опровергала, когда мы писали, что есть первые заражённые в колониях. Нас ГСИН опровергала три раза, но потом уже в правительстве признали, что так и есть, есть заражённые. У нас-то была достоверная информация. Ну зачем это нужно? То же самое, когда мы писали о заражённых в РОВД, в частности в Ленинском. Оно ни разу не прокомментировало. Оно нас отправляло в Минздрав, тот — в штаб, а штаб нас игнорировал. Понимаю, не может быть всё идеально. На одного только пресс-секретаря навалилось столько задач, и о нас он мог и забыть. Очень много было вопросов по рейсам и пропускам. Все возмущались, никто не понимал, где брать ответы. Хоть и устраивали пресс-конференции, но не все вопросы можно было задать, невозможно было уточнить, потому что всё было онлайн, и если отвечали, то максимально коротко. И не поймёшь, то ли у них такой словарный запас маленький, то ли не хотят об этом говорить.
— Как ограничение доступа к информации и лишение аккредитации отразилось на работе?
— Нужно разграничить вопрос аккредитации и вопрос доступа к информации. Что касается аккредитации, то представьте: в режиме ЧП мы не можем поехать, мы боимся встречаться с респондентами, а они — с нами. То есть аккредитация много вопросов бы не решила, потому что мы все сидим по домам и мы онлайн-СМИ, нам не нужно никуда ехать и никого звать в студию. Мы физически не могли выехать никуда для репортажей. И без аккредитации мы, в принципе, могли бы прожить. А вот с доступом к информации, да, проблемы были.
— Как ты оцениваешь работу государственных СМИ?
— Объективно я за ними не слежу, но они в любом случае освещали социальную часть власти, показывали их брифинги, которые сами по себе были неинформативными. Допускаю, что они всё фильтровали.
— Что нужно было людям? Какого рода информация им была нужна?
— Информация нужна была бытовая, например о том, будут ли организовывать чартерные рейсы, если да, то когда, куда обращаться. До сих пор даже звонят, не знают. Проблема также у тех, у кого другой паспорт, другое гражданство. По поводу продления регистрации, вроде бы ГРС официально объявила, что зелёная дорога тем, кто не продлил её, но у нас много тех, у кого другое гражданство. И до 15 мая не будет никаких штрафов, если при этом вылететь. И нам звонили, спрашивали, мол, регистрацию продлить надо, но при этом не нужно никуда выезжать. Были нюансы по обучению, были проблемы с тем, когда врачи говорили, что они не могут добраться, хотя штаб и утверждал, что транспорт есть. Потом врачи нам пишут, что нет СИЗов, а штаб снова говорит, что всё есть. У врачей были проблемы, хотя они обращались к нам анонимно. Они звонили, кто плакал, кто был в истерике, просили удалить эти статьи, мол, из-за них могут уволить.
— Как справилась с работой ваша редакция? Были ли неприятные моменты?
— Были сначала технические проблемы: мы не могли выезжать на съёмки, у нас не было городских репортажей, мы просили респондентов снять и прислать нам в соцсети, от чего страдало качество видео. Сузилась тематика, количество форматов, так как мы много чего не могли освещать. Экономический кризис, сократили бюджеты, не было рекламы, надо было оптимизировать расходы. Потом с июня мои сотрудники начали болеть, плюс я сама прошла вместе со всеми эти круги ада: мы никак не могли дозвониться ни до 118, ни до мобильной бригады — это всё было вообще невозможно. Решили сдать тесты, они вышли отрицательные, окей. В нескольких случаях я пыталась госпитализировать сотрудников, начали болеть их родители. Примерно с 20 июня по 20 июля из 20 человек болели 14. Я ходила искала концентраторы, капельницы, пульсоксиметры. Потом у трёх сотрудников тяжело заболели родители. И вся наша работа легла. Не обновлялась лента. Я параллельно занималась всем — лентой, опрашивала больных: как температура, как сатурация, кто что выпил, кому витамины, чем помочь. При этом надо было держать аудиторию. Было очень сложно на самом деле. Это был ужас.
— Если взять твои ощущения, что для тебя значит COVID-19?
— Скажу так: я понимала, что это всё затянется. Я не знала, стоит ли оставлять офис или мы будем дистанционно, стоит ли оставлять какие-то форматы, как удержать аудиторию, плюс наша редакция в open space. Мы вместе общаемся, у нас есть какие-то ритуалы, культура, но это всё пропало. Я не из тех, кто проводит конференции в зуме, у меня прямо отторжение. Плюс я видела, что кто-то подавлен, обеспокоен. Психологическое состояние сотрудников было сложно поддерживать. Считаю, на удалёнке люди деградируют. Мне самой было сложно, стало больше работы, и мне вообще было не до того, чтобы подбадривать ребят. Я, конечно, должна была. Это было моей менеджерской ошибкой, но я тоже не осьминог со ста щупальцами. Понимаю, что экономически ситуация не станет лучше, а может быть, даже хуже. И сейчас надо понимать, как оптимизировать расходы, что и как делать. Не могу сказать, что я нашла полноценный выход, но постоянно в голове мысли о том, что лучше не будет. С точки зрения существования коронавируса все сотрудники сдали тесты для того, чтобы я поняла, кто не заразен и может выезжать на репортажи, а кто ещё болеет и должен быть на изоляции. Те, у кого уже есть антитела, могут работать в офисе, те, кто не болел, могут пока работать на удалёнке в целях безопасности. И так получилось, что именно редакторы были на удалёнке с марта, мы все им не болели. А все мои переболевшие журналисты могут приходить в офис, но при этом там не будет редакторов. Все мы будем работать через Телеграм. Есть понятие «классовая зависть», а сейчас есть «ковидная».
— Какие прогнозы развития СМИ? Как им теперь быть?
— Нужно понимать, что экономический кризис продлится, а так как мы зависимы от рекламы, то нужно придумать менее затратные ресурсы, но при этом удерживающие аудиторию.
— То есть надо придумать новые форматы работы?
— Да, те, которые будут тянуть аудиторию, но при которых много денег сотруднику не надо платить. Потому что кризис продлится и нужно понимать, где брать деньги. То есть или ты сокращаешь, или думаешь. Другое дело, скоро выборы, это будет подушкой безопасности. Или уже заранее надо думать, чтобы сократить штат. Не верю, что экономика нормально поднимется до 2022 года точно. Никто не знает, что будет.
— Что касается коронавируса, пандемии и журналистской солидарности, стали ли они сплочёнными?
— Нет, потому что пандемия коснулась всех и каждая редакция решала свои внутренние проблемы. Нагрузки была больше, но денег было меньше. Так совпало, что во время карантина приняли Закон «О манипулировании информацией» и это на время объединило медиа, но с пандемией прямо это не связано. А всё было временно, тем более конкурентоспособность растёт, тем более в таких экономических условиях. СМИ сложно будет удерживать то, что было раньше. Будет оптимизация расходов. Например, в нашей редакции уже это происходит потихоньку.