Эльвира Сурабалдиева — Бывший вице-премьер-министр КР

— Будучи депутатом Жогорку Кенеша, как вы оценивали работу правительства по борьбе с коронавирусом?
— На начало пандемии я была депутатом, и меня, естественно, возмущало то, что мы получили порядка $ 700 млн гуманитарной помощи на борьбу с COVID-19 от наших международных партнёров и доноров, но неизвестно, куда деньги были потрачены. Мы, депутаты парламента, не могли от правительства получить никакой информации об этих деньгах. Я активна в соцсетях, и наших граждан беспокоила эта информация: мне постоянно писали, звонили и требовали, чтобы я у правительства затребовала информацию. Население Кыргызстана тоже собирало деньги на борьбу с коронавирусом, суммы были собраны на счёт, но отчётов банка никто не видел. Мы сталкивались о глухую стену, нас никто не слышал. Это было очень странно, когда на запрос парламента никто из правительства не реагировал. Каждую сессию поднимали этот вопрос, но никто не слышал, никто ничего не отвечал или не мог ответить. Я бы обозначила позицию правительства «я глух и нем, ничего не вижу, ничего не слышу». Это была позиция правительства по отношению к парламенту, по отношению к собственному населению.
— А что вы требовали? Что хотели узнать? Что вас тревожило?
— Каждое заседание в постпандемический период мы собирались как-то очень нескоординированно. Но и тогда, когда собирались, я говорила, что нужно дать отчёт населению о происходящих событиях. Мы не знали, какие методики вообще применялись, протоколов лечения никто не знал, не знали, как вообще лечат, т. е. находились в постоянном информационном вакууме. Если страна обрастала слухами и сплетнями, то это потому, что правительство было закрыто. Мы запрашивали отчёты о ситуации: что происходит с расходованием средств, какие приоритеты, к чему нам готовиться? Понимаю, что паника была не только у нашего правительства — она была по всему миру. Помните, когда ввели комендантский час, пропуски не могли заказать, очень много было жалоб от уязвимых слоёв населения о том, что у них нет элементарного доступа к пропитанию, что люди голодные; ещё действовали жёсткие ограничения. У кого-то дети где-то остались, у кого-то родственники не могли вернуться — взяли и закрыли город. Очень сложный был период. Вот и мы требовали со своей стороны как депутаты, и я в том числе, открытости и прозрачности.
— Не было этого?
— Не было ни открытости, ни прозрачности, ни взаимосвязи парламента с собственным населением.
— Правительство обозначает свою работу как удовлетворительную, и во всех интервью чиновники говорят, что они сделали всё возможное. Действительно ли они сделали всё для того, чтобы выйти из этой ситуации?
— Я, находясь сейчас уже в стенах правительства, где работаю вице-премьер-министром всего месяц, считаю, что основная проблема правительства того периода — полная закрытость. Видимо, чтобы не видели панику, которая была внутри самого правительства, чиновники выбрали удобную, но с тяжёлыми последствиями тактику закрытости. Они, видимо, сделали всё возможное в рамках собственных сил, своего понимания и восприятия ситуации. Они так считают. Я же не могу сейчас переигрывать их мнение, потому что сейчас этого правительства нет.
— Сейчас возбуждено уголовное дело в отношении того, как проработало правительство. Абылгазиев был приглашён на допрос по этому делу, а бывший министр здравоохранения находится под арестом. Значит, не всё так гладко шло, как они говорили?
— Не знаю деталей уголовных дел и не в курсе, какое именно уголовное дело рассматривается, с чем именно оно связано: с распределением средств, гуманитарной помощи или финансовых средств. Поэтому сейчас мне сложно об этом говорить и это комментировать.
— Что касается распределения средств, которые были привлечены на борьбу с коронавирусом от доноров, и средств кыргызстанцев, которые тоже внесли свой вклад. Очень многие компании выделяли средства на создание этого фонда. Эти средства как-то были использованы в борьбе с коронавирусом или они ушли на другие цели?
— В общем $ 774 млн привлёк Кыргызстан. В смысле, было заявлено, что международное сообщество и наши партнёры выделят $ 774 млн на борьбу с COVID-19, из них $ 177 млн— гранты, $ 597 млн — это кредиты. Итого, и чтобы вы точно знали, $ 343 млн было уже получено. Когда, я пришла, то выяснила, что ожидается получение ещё $ 300 млн.
— Те средства, которые уже получены, на какие цели потрачены?
— Большая часть средств потрачена на поддержку бюджета. Я почему возмущалась в парламенте? Для чего мы закрывали на карантин всю страну? Для того, чтобы иметь возможность подготовиться. А большая часть средств использовалась для того, чтобы поддержать бюджет. Но надо признать, в конце августа было озвучено, что за месяц построят три инфекционные больницы — в Бишкеке, Нарыне и Оше: в Бишкеке и Оше — на 100 коек, в Нарыне — на 60 коек. Часть средств как раз-таки и была перечислена, чтобы построить эти больницы.
— Что касается протоколов. Сейчас выявляется, что на местах врачи лечили не по протоколам, а исходя из своей практики.
— Надо признать, это достаточно сложная ситуация. Первый, второй протокол — какой он был? В развитых странах протоколы менялись практически каждую неделю, страны держали руку на пульсе, всё время исследовали, проводили вскрытия умерших, они видели ситуацию, видели, что стало причиной смерти, какие осложнения и к чему привели, как СOVID-19 повлиял на организм. К сожалению, наши врачи, как в соцсетях писали патологоанатомы, не удосужились прийти в морг и узнать, от чего наступила смерть. Мы должны были делать вывод, когда массово стали умирать люди и медики должны были узнать причину, чтобы менять методику лечения. Потом, когда наступил «чёрный июль», пересматривали протокол и ввели антикоагулянты. Сейчас уже общеизвестно, что СOVID-19 вызывает сгущение крови. В Кыргызстане, занимающем первое место по сердечно-сосудистым заболеваниям и являющемся всё-таки высокогорной страной, и так очень высокая смертность, связанная с сердцем, высоким давлением, так ещё коронавирус осложнил ситуацию. Сейчас действует четыре версия протокола, также мы проводим заседания штаба два раза в неделю и привлекаем к обсуждению органы местного самоуправления, которые теперь могут сами вырабатывать алгоритмы в плане, например, открытия и закрытия субъектов предпринимательства. И у них есть возможность контролировать ситуацию на местах, потому что бывает, что мы даём какие-то общие указания, а где-то они не срабатывают, и поэтому мы делегировали полномочия регионам, чтобы они сами решали, как регулировать работу субъектов экономической деятельности.
— Вы поднимали вопрос о том, что в Джалал-Абадской области частная клиника перевела в госбольницы девять пациентов, восемь из которых скончались, и сказали, что их залечили?
— У нас очень много системных проблем. COVIND-19 не только обозначил, но и обнажил проблемы в системе здравоохранения, системе образования, с онлайн-обучением. Мы проводили заседания штаба с губернаторами областей с участием акимов и представителей отраслевых управлений госорганов. Для чего всё это делалось? Чтобы на местах мы узнавали, какие проблемы происходят. И буквально на последнем заседании я обратилась к руководству Джалал-Абадской больницы, сказала, что поступают жалобы и в соцсетях присылают сообщения, что в Джалал-Абаде есть частная больница «Тадж-Махал», которая лечит не по протоколу. У нас установлен протокол; кроме перечня лекарственных средств, имеется такой талмуд на 179 страниц на русском языке, где расписаны схемы лечения. Многие врачи, особенно в городе, ознакомлены с ним, но не все. Я, когда пришла, дала поручение Минздраву разработать короткую методичку на кыргызском языке, с которой должны ознакомиться все врачи.
И выявили, не все врачи были ознакомлены с протоколами лечения. В частных клиниках стараются заработать, в сутки 1,5 тысячи сомов уходит на лечение. И конкретно в этой больнице, которая лечит не по протоколу, не по схемам лечения и в которую поступают больные с лёгкой формой, средней тяжести, тяжелобольные. Если по протоколу смотреть, то человеку с лёгкой формой вообще не назначается лечение. Когда в этой больнице лечили пациентов средней тяжести, назначались такие препараты, как дексаметазон. Он нужен, но только когда пациент тяжело болен. А там с первого дня поступления больных закапывали капельницами с антибиотиками третьего поколения, после которых организм вообще может реагировать на другой антибиотик. Они их залечивали и в крайне тяжёлом состоянии отправляли умирать в территориальную, государственную больницу. На этом заседании штаба координатор Джалал-Абадской больницы подтвердила со слов врачей Сузакской больницы, что из частной клиники «Тадж-Махал» в тяжёлом состоянии было переведено девять пациентов и восемь из них умерли. Пациенты приходили в среднем состоянии, но получили сильные препараты. В чём сложность доказательства, от коронавируса умер человек или нет? В том, что родственники не отдают тело на вскрытие, чтобы наверняка узнать, залечили его или нет. Родственники выступают против по религиозным мотивам и хоронят человека, мол, умер и всё, нет никаких претензий. Легче врачам, но это нехорошо для государства, потому что мы должны не теоретически лечить, а выработать системное лечение.
По медцентру «Тадж-Махал»: если госклиники мы можем проверить и потребовать от них устранить недостатки, то частные клиники подпадают под закон о проверке субъектов частного предпринимательства — частные клиники, детские сады должны проходить под жёстким контролем санэпидемстанции. Но к ним могут зайти и проверить. Это такая удобная позиция: там, где им удобно, они предприниматели, а там, где нужно, — врачи. Но это надо пересматривать, государство должно иметь доступ. Если там умирают наши граждане, надо разбираться. Мы должны защищать права наших граждан, здоровье наших граждан. Это вопрос национальной безопасности.
— Вы выявили, что наши врачи выписывали пациентам нелицензированные китайские противовирусные препараты?..
— Поступила жалоба, что врач насильно прописал пожилой пациентке противовирусный препарат и сказал, что он поможет от гриппа. Потом одна их активных медиков опубликовала в соцсетях пост, где обозначалось, что в одной поликлинике заставляют брать эти таблетки. Это всё рассматривалось на заседании нашего штаба, где начальник городского управления Министерства здравоохранения подтвердила, что по линии гумпомощи пришли эти лекарства и Минздрав спустил их вниз.
Я на заседании спрашиваю департамент лекарственного обеспечения, проверили они эти лекарства или нет. Мне ответили, что лекарства, которые приходят по линии гуманитарной помощи, сертифицироваться не должны. Но вопрос же не в том, должны ли они сертифицироваться, а в том, что в нашу страну приходят лекарства без аннотаций на официальном, кыргызском языке, ведь китайским у нас не владеют, что нет документов сертификации, нет официальных аннотаций, официального перевода или приложения на английском языке. Как гражданин узнает о побочных эффектах и о том, что при высоком давлении его нельзя использовать? В штабе я дала протокольное поручение: всё, что приходит в нашу страну, должно проверяться. На что пришёл ответ от департамента лекарственного обеспечения: всё, что приходит по линии гумпомощи, мы не можем проверять. То есть «дарёному коню в зубы не смотрят».
— Какой вы видите дальнейшую работу правительства по борьбе с коронавирусом?
— Инфекционные больницы достроены, надо их доукомплектовать и завершить. Но они есть. Врачи более или менее обучены, опыт врачей «чёрного июля» есть. Мы ещё должны сертифицировать каждого врача прежде, чем допустить его к телу больного COVID-19. По сравнению с июлем сегодня мы знаем о коронавирусе больше, чем тогда. Говорить, что полгода назад всё было плохо, не могу, потому что тогда была массовая паника во всей стране. Единственное, самой главной проблемой нашего правительства было то, что пошло очень много дезинформации и фейковых новостей и народ не знал, что происходит внутри правительства.
Первое, что я предприняла, — мы провели открытое заседание штаба Бишкека, куда были приглашены дети умерших от коронавируса известных личностей, СМИ; заседание транслировалось онлайн. Дети увидели, как проходит заседание штаба, и раскрыли очень много подробностей, практически дав руководство к действию.
Например, дочь Чыныбая Турсунбекова и сын одного известного человека сказали, что обсервация «Семетей» в «Ганси» не пригодна. Летом она была непригодной и теперь не будет открыта как лечебница. В ней можно делать обсервацию для врачей, но не для больных COVID-19 — для лечения коронавируса она не подходит.
Что мы вынесли? Массового открытия обсерваций не планируется, чтобы не создавать рассадник инфекции. Во-вторых, каждый врач должен знать схему лечения лёгких, средних и тяжёлых больных. Между ведомствами — Минздравом, Минобразом, Минсоцтруда — должна быть синхронность. У нас практически нет координации между ведомствами. Получение справки о смерти, если был COVID-19, можно же сделать онлайн, чтобы ведомства вручную этим не занимались. Ещё одна проблема — нам нужна полная цифровизация. Пандемия показала, что у нас есть ведомства, без которых спокойно можно прожить, мы же жили без них в закрытом режиме. Если убрать ненужные десятилетние концепции и программы развития, которые остаются на бумаге, то на них сэкономить, стать менее громоздкими и более мобильными, цифровизировать работу. Самый большой урок пандемии — это возможность пересмотреть то, как мы живём, как общаемся между собой. Мы стали чёрствыми, закрытыми. Жизнь человека и взаимодействие его с государством надо полностью пересматривать.
— Вы затронули вопрос дистанционного образования. Как надо его решать? Работают все: центры, кинотеатры, супермаркеты. Но школы закрыты…
— По факту школы Бишкека и Оша на конец ноября были закрыты. Всего у нас 2 151 школа, открыты и работают в регионах 1 600 школ. Проблемы с дистанционным образованием возникли потому, что вроде бы интернет провели, но технически не обучили преподавателей и государство не оснастило детей смартфонами. Учителям, особенно пожилым, тяжело адаптироваться к цифровизации, это надо признать. Плюс финансовое положение. Каждому учителю надо было выдать планшет, обучить, как им пользоваться, как быть в цифровом мире. Программы были скучными для детей и сложновыполнимыми для учителей. Это большая проблема для страны, мы медленно развиваемся.
Согласно алгоритмам, мы вынуждены были открыть школы, потому что работающие родители не могут оставаться дома с детьми. Мы забыли и о состоянии учителей. Мы на них взвалили онлайн. Учитель даёт задание ученику, родители приходят после работы в семь-восемь часов, пока поужинают, за уроки садятся в девять-десять часов. Учитель не должен же 24 часа семь дней в неделю работать и ждать выполнения заданий и по Ватсапу. Начинают присылать ответы ночью, и учитель сидит всё проверяет. Такой бешеный режим учитель должен выдерживать при не очень высоком заработке? Это наша страна не была готова к цифровизации: мы на бумаге отчитывались, что всё замечательно, но в реальной жизни оказалось, что это далеко от правды. Из-за онлайн-обучения выпадает целое поколение, участились суициды среди детей, усилилось насилие по отношению к детям, родители срываются на детях.