Эркин Рыскулбеков — Tелеведущий, посол доброй воли ЮНЭЙДС и член совета ОБФ «Элим, барсынбы?!»

Посол доброй воли Объединённой программой ООН по ВИЧ/СПИД (ЮНЭЙДС) и член наблюдательного совета фонда «Элим, барсынбы?!», известный телеведущий Эркин Рыскулбеков во время пандемии оказал помощь кыргызстанцам в качестве волонтёра.
— Кем ты себя больше себя ощущаешь: волонтёром, гражданским активистом?..
— За долгое время я себя ощущаю нужным Кыргызстану. За долгое время ощущаю нужным гражданином своей страны, пусть ненужным верхушке, но нужным тем, кто сегодня нуждается в помощи.
— Что побудило встать с дивана?
— Я недавно был на встрече с президентом страны и выразил ключевую фразу. Президент радовался, что в нашей стране есть единство, что в нашей стране волонтёрское движение набирает обороты. На что я ему возразил, сказал: господин президент, вы радуетесь, что в нашей стране есть волонтёрское движение, но на самом деле это очень плохой сигнал. Это плохой сигнал о том, что госинституты не справляются со своими прямыми функциональными обязанностями.
Мы не только 24 марта стали помогать людям, мы это делали всегда. Мы с покойной Салтанат Саматовой работали и в детском хосписе, и в детской онкологии, всегда старались закрыть ту нишу, с которой не справляются госорганы, при этом делали это молча. Но, оказывается, нужно рассказывать, подавать пример и вести за собой людей.
Причина, почему я встал с дивана, — потому что я живу в той стране, в которой я не защищён полностью так, как хотел бы.
Мы, все люди, которые объединились вокруг этой беды, начали с того, что просто стали раздавать продукты питания в марте, апреле. Наш фонд «Элим, барсынбы?!», где я член наблюдательного совета, объездил деревни, новостройки, и было такое ощущение, что «золотой квадрат» отделен, там мэрия двигается, а там, в новостройках, живут люди, забытые страной. Никто к ним не приезжал, не спрашивал, мы им привозили самые необходимые продукты, я видел их слёзы благодарности, простой человеческой благодарности. Когда началась большая волна, мы разделились по районам, по областям. Мне достался Московский район, семь айыл окмоту, больницы, стационары. Вы знаете, там элементарно не могли приобрести канюли для кислородного концентратора: возникли проблемы с тендером, что-то не проходит и т. д., хотя они стоят 20 сомов в аптеке. И в таких случаях понимаешь: да, это машина, это бюрократия, это воровство. Мы понимали, что средства, которые приходят и от доноров, просто не доходят до нуждающихся.
Мы начали работать 24 марта, как только объявили карантин. Кто-то привозил муку, сахар, другие продукты, и, вы знаете, некуда их было складывать, люди всё привозили, а у нас даже склада не было. Я как раз 21 марта переехал в обычный дом и предложил мой дом использовать под склад продуктов. Привозили мешками, потом мы это всё расфасовывали в продуктовые пакеты, и получалось стоимостью 1000–1100 сомов в среднем.
Конечно, мы всё делали через фонд «Элим, барсынбы?!», чтобы все отчисления, закупы были по закону. В итоге, когда мы подсчитали, то увидели, что смогли помочь 7,6 тысячи семей по стране. К нам присоединились наши волонтёры. Но мы пошли по другому пути: задействовали инстаграм-инфлюенсеров — тех, у кого миллионы подписчиков. Мы звонили и просили их помочь, они стали присоединяться к нам, и мы смогли создать звёздно-волонтёрский состав, который по сей день действует. Все, начиная с Гульнур Сатылгановой, Мирбека Атабекова, Анжелики, — все наши селебрити в один момент стали волонтёрами. Но уже сейчас, разговаривая с вами, осознаю, что мы сделали лучше: мы не только помогли людям — мы частично привили чувство ответственности в тех людях, у которых большая аудитория.
— Что поразило, что тронуло до глубины души?
— Это было в Нижней Ала-Арче. Смеркалось. Со мной был соцработник, и мы приехали по адресу, я раздавал продуктовые пакеты. Мы пришли в один дом и долго, долго ждали, пока нам откроют двери. Стучали, я свистел, никто не отвечал, но было понятно, что в доме кто-то есть. Пока я ждал, увидел, что от ворот до калитки ведёт верёвочка. Я подумал: для чего нужна такая верёвочка? Вроде бельевая верёвка, но она низко привязана. Открывает бабушка и кричит: кто? Мы ответили, что мы волонтёры, приехали помочь. И эта бабушка спускалась, держась за эту верёвочку, и шла. Потом меня осенило, что бабушка — незрячая. Одна живёт в этом доме. Она пришла к нам по верёвочке. Мы ей рассказали, откуда мы и что привезли продукты. Она спрашивает: а сейчас день или ночь? Вы не представляете, я на месте начал плакать, я не мог остановиться, меня соцработник успокаивал.
Завёл её домой, помог разложить продукты. Я ей говорю: вот здесь крупы, масло, мука… Она говорит: «Зачем мне мука? Мне мука не нужна, я всё равно не готовлю». И вроде бы она сама нуждается, но она сказала: отнесите это тому, кому она нужнее. Я очень сентиментальный, это тронуло меня до глубины души, я ещё и в машине долго не мог прийти в себя.
Второй случай произошёл по улице Иваницина, я этот адрес тоже запомнил. Приехал я в эту квартиру. Долго бабушка не открывала, потом открыла. Оказалось, она еле-еле ходит. Она меня спрашивает:
— Как тебя зовут?
— Эркин!
— Ты, пожалуйста, запиши мой номер и мой адрес. Ты в неделю один раз заходи. Не надо мне ничего приносить, у меня есть пенсия, всё есть. Ты просто заходи и узнавай, жива ли я. Вдруг я помру, а никто так и не узнает, что я померла.
Вот эти две истории мне врезались в память, до сих пор ком в горле.
О выгорании…
Это было и есть. Я понимал, что те медикаменты, которые мы привозим в больницы, не доходят до людей. Один факт я раскрыл, хотел сделать разбор полётов. Но потом подумал: это же медики, они тоже делают героическую работу, ну нет идеальных людей. И потом, ты уходишь оттуда и несколько дней не выходишь из дома. После этого случая я написал в нашу группу волонтёров и спросил: «Можно я возьму тайм-аут небольшой? Мне надо в себя прийти». Я не стал разбираться в той ситуации и осуждаю тех, кто ходит с медиками разбирается. Не время сейчас разбираться с врачами.
Кто волонтёры?
Это граждане, люди, человеки! Волонтёры — это те, кто заставляет вспомнить, что давно у нас позабылось — что в каждом из нас есть что-то человеческое, это абсолютно не героизм. Мы знаем, кто настоящие герои. А волонтёры — это просто люди, у которых что-то ёкнуло в сердце, что-то вернулось. Настолько здорово, что мы из каких-то биомасс, из каких-то роботов, людей, у которых к руке смартфон уже прилип, снова стали людьми.
Волонтёрское движение должно быть немного иным, оно должно быть, как в Европе, оно не должно быть разовой вспышкой. Это должно быть движением постоянным, это должен быть зов сердца. Волонтёры должны работать в хосписах, мы должны, не крича об этом, приходить, помогать дому престарелых, детским домам, где-то подкрасить, где-то подбелить.
Отчёты в соцсетях — пиар или необходимость?
К тому, чтобы говорить об оказании помощи, отношусь двояко. Я сначала был против того, чтобы рассказывать, что мы делаем. В нашей команде были люди, которые, наоборот, настаивали, чтобы мы говорили ради привлечения дополнительных инвестиций. И мы это начали делать. Хочу рассказать об одном кейсе. Я в Инстаграме рассказывал, что мы делаем, показывал склад в моём доме, и мой старый-старый знакомый, о существовании которого я и забыл, написал мне: «Эркин, здравствуй! Я сегодня работаю в компании „М Строй Групп“, у нас есть 200 тысяч сомов, которые мы хотели перечислить на счёт государства на борьбу с пандемией. Но мы увидели, как вы работаете через соцсети, и мы понимаем, что вы донесёте эти деньги до адресата». И тогда я понял: оказывается, надо публиковать о том, что мы делаем, надо людей призывать к этому.
Притча о мальчике
Знаете старую притчу о мальчике, который рыбок, которых выкидывал на берег океан, всё время закидывал назад? Он их закидывал и закидывал, и к нему подошёл старик и спросил: «Что ты делаешь?» Он ответил, что спасает этих рыб. А море же огромное, оно выбрасывает огромное количество этих рыб. Старик тогда подумал: пусть погибли тысячи рыб, но сотни рыбок этот мальчик спас. Покуда есть в стране такие мальчики, покуда в стране есть неравнодушные люди, действительно не всё у нас потеряно. Иногда думаешь: может, мы исправимся, может, это и есть то самое дно, о котором мы раньше говорили, и теперь мы пойдём вверх? Это надежда!