Сюита Соурбаева — Продюсер телерадиоканала «Ала-Тоо 24»

Во время пандемии единственным источником информации для населения были государственные каналы связи. Независимые СМИ не получили разрешение работать, но государственным позволили выезжать на съёмки и готовить репортажи. Общественность посчитала, что госСМИ не справились с задачей своевременного информирования граждан, имея ресурсы и аккредитацию. Удалось узнать, как оценивают свою работу работники новостной редакции «Ала-Тоо 24» — общественного телерадиоканала.
— Вы контролируете информационную часть основного канала. С какими новостями пришлось вам столкнуться с тех пор, как начал распространяться коронавирус? Какая новость стала наиболее запоминающейся?
— Мы начали предоставлять информацию о СOVID-19 ещё в начале 2019 года. Как вы помните, в международных новостях уже говорили о новой болезни, о том, что появился такой вирус. Первый случай был зарегистрирован в Кыргызстане 18 марта. Честно, мы были в шоке. Многие не верили, потому что к нам в студию приходили эпидемиологи и они говорили: «К нам вирус не придёт, наш климат и расположение республики не позволят появиться у нас вирусу». И с тех пор, как инфекция появилась в нашей стране, мы начали разъяснительную работу. Мы выпустили ролики, в которых были описаны меры по профилактике, организовывали прямые эфиры, чтобы ответить на вопросы людей. Но неверие среди людей росло. Из-за того, что это Первый общественный, у людей были мысли, что Первый канал скрывает и не предоставляет достоверную информацию. Снижает реальную статистику: если на самом деле умерло столько человек, то доводят до народа совсем другие цифры. Но, честно, мы старались предоставлять людям официальную информацию. Признаюсь, было очень сложно объявлять о первой смерти от этой болезни. В том, что от заболевания умер один человек или 70–80, разница на самом деле очень большая. Но как бы то ни было, нашей главной целью было точное предоставление информации. Основная задача состояла в том, чтобы доводить до людей информацию о том, что происходит не только в Кыргызстане, но и во всём мире. Поскольку наш канал вещает 24 часа, мы круглые сутки озвучивали эти новости, мы даже забыли, как жили раньше. Появилось чувство, будто мы даже свыклись с этим.
— Вы говорите, что предоставляли официальную информацию. Но было же ведь много неофициальной информации, которая была необходима народу и которую он хотел слышать. Почему вы не предоставляли такую информацию?
— Говоря об официальной информации, имею в виду ту, которую мы получали от специально созданного Республиканского штаба. Реальную картину происходящего мы, конечно же, старались показывать. Вы хорошо знаете, что информация в соцсетях не всегда правдива, много фейковых новостей. Как бы то ни было, ответственность за предоставление информации лежит на власти, поэтому мы предоставляли официальную версию событий. Мы предоставляли людям подробную информацию так же, как и другие источники информации. Когда возникали проблемы, о них мы тоже говорили.
— С самого начала у вас был карт-бланш, вам дали аккредитацию. Остальные СМИ, такие как мы, не имели возможности предоставлять полную информацию, потому что все наши пути были закрыты на месяц. Когда мы обращались в штаб, ответа не было, да и комендант вообще не выпускал нас из дома. Медэксперты спрашивают: почему вы не выполнили свою миссию?
— Наш канал работал тогда точно так же, как и другие СМИ. Нам тоже не дали открыто всё снимать. Нам не выделили специальную машину. Разница была только в том, что «Ала-Тоо 24» — это круглосуточный канал. Есть проблема с заполнением эфира. И если мы недостаточно оперативно передавали информацию, значит у нас были проблемы с получением этой информации. Новости собирали при помощи онлайн-брифингов или средств, которыми мы пользуемся на регулярной основе. Сейчас у всех есть телефоны, интернет. Прямые эфиры мы организовывали через Ватсап, Скайп. Многие жаловались, что информации недостаточно. Эту нехватку мы и на себе ощутили. Но были моменты, когда мы рисковали. Нам приходилось работать, используя средства защиты.
— Но в то же время у вас есть прекрасная возможность для работы, имею в виду — как у государственного средства информации. Но в предоставлении информации государство хромает. Сначала чиновники говорили, что всё хорошо, что люди выздоравливают, есть и те, кто умер, но выздоравливающих больше. В конце концов, когда ввели карантин, люди заговорили, что это какая-то политическая игра, что информация до них не доходила.
— В первую очередь, у каждого есть своя мера ответственности. Ну, в том, что кто-то не верит или верит, в том, что информация не доходит, какая наша вина? Сейчас так широко распространён интернет. Если люди не верят тому, что мы даём, они спокойно могут обратиться к другим источникам информации. Каждый должен был позаботиться о своём здоровье. В новостных сюжетах или роликах сколько мы твердили: «Мойте руки, надевайте маску и перчатки!» Если они сами не выполняли ничего из этого, нельзя же обвинять нас в том, что мы якобы не предоставляли информацию. Когда мы готовили ролики и передавали их по эфиру, люди зачастую говорили: «Надоели, постоянно говорите „мойте руки“ и „мойте лицо“», — а в итоге сами заболели. И они стали говорить, что это правда. Это факт, который мы не скрываем. Мы предоставили всё, что могли. Какая ещё информация могла быть?
— Да, верно. В том, что люди беспечны и не соблюдают меры предосторожности, они виноваты. И до сих пор не соблюдают.
— Мы оказались в такой ситуации из-за своей же безответственности.
— Всё верно, Сюита. Но мы спрашиваем об ответственности государства за информирование населения. Государство с самого начала заявило: «Мы победим, мы справимся, мы выберемся». Получается, с самого начала оно народ успокоило, он потерял бдительность, после карантина вышел на улицы и стал жить как обычно, потому что думал, что всё под контролем, а ад начался потом — в мае, июне, июле.
— Здесь, наверное, вопрос не в самой информации, а в алгоритме тех, кто её нам даёт, потому что всё время алгоритм лечения менялся. Мы передаём только то, что нам говорят специалисты. Мы ведь не специалисты. У них есть свои специалисты, свой штаб, и то, что дают нам, мы и передаём народу. Другими словами, мы получили информацию — мы её передали. Наша миссия заключается только в этом. Я не могу отвечать за них.
— Вы действительно давали информацию, но её было недостаточно, потому что люди, сидя дома, хотели получать информацию оперативно. Официальная информация выходила уже утром. На самом деле и вас обвинять не стоит. Вы передаёте информацию сразу после того, как её получаете.
— «Ала-Тоо 24» всю информацию передавало в прямом эфире. Та информация, которая для нас была доступна, мы передавали зрителю. По 3–4 раза в день специалисты выступали на онлайн-брифингах в Доме правительства. Мы по возможности информировали население, а на каком уровне она была, это другой вопрос.
— Ваши журналисты первыми стали заболевать среди СМИ. Как вы отреагировали, когда вирус появился у вас?
— Лично у меня не было ни дня, чтобы я не пришла на работу во время пандемии. По утрам я проходила пешком по 5–6 километров. Наша редакция работала посменно в режиме онлайн. Я слышала, первыми заразились журналисты других редакций, но они не стали раскрывать эту информацию. А мы открыто сказали об этом. У одного из наших репортёров вирус был обнаружен 21 июня. После более 40 сотрудников сдали ПЦР-анализы, и все вышли отрицательными.
— Когда узнали, что ваш сотрудник заразился, как вы это восприняли?
— Журналист в пятницу по телефону мне сообщил, что у него повышенная температура. Конечно, я испугалась, когда услышала это. Он сдал тест, всю субботу я ждала с мыслями: «Какой будет результат? Правда ли это?» Сотрудник написал мне в воскресенье, что у него выявили вирус. Я стала переживать за весь коллектив, о том, какие будут последствия, поэтому мы все сдали анализы. И если кто-то обнаруживал симптомы, сразу же отправлялись домой на лечение.
— Какие меры приняли журналисты после этого? Например, в марте один из ваших журналистов без маски попал на фото и вы стали объектом бурного обсуждения.
— Честно говоря, когда человека нет рядом, и не проконтролируешь. Но в этот день у журналиста была маска, не было спецформы, Я сама увидела это на фото. Конечно, когда журналист вернулся со съёмок, я его предупредила. После перешла к более тщательной проверке. Я бы даже сказала, что это была последняя съёмка на улице.
— Закупали форму?
— Компания купила нам форму. Антисептики, перчатки, маски — мы обеспечили полную безопасность. После того как всем разрешили, на съёмках в аэропорту, когда встречали соотечественников, и в больницах журналисты обязательно были в форме.
— Журналисты, операторы разве не боялись? Бывало, что отказывались от съёмок?
— Нет, не отказывались. Я всем открыто сказала, что нам разрешили проводить съёмки. Но также сказала, что все по желанию могут работать онлайн. Некоторые работали удалённо. Но многие сказали, что работать будут.
— Были ли ваши журналисты в «красных» зонах?
— Да, были случаи, когда журналисты работали в «красных» зонах. Они тогда тоже соблюдали все меры предосторожности. Отправляли на съёмки с согласия журналиста и оператора. Но с марта не стали рисковать и заходить в «красную» зону.
— Заболевшие журналисты — ваши сотрудники — за чей счёт лечились?
— Они лечились в больницах за свой счёт.
— За свой счёт?
— Да, организация не оплатила им лечение.
— В одно время стало стремительно расти число умерших. Недавно в стране прошёл день траура, люди скорбели. Насколько эмоционально вы передавали такие новости?
— Поскольку мы журналисты, то не должны поддаваться эмоциям. Какая бы ни была информация, какие бы события ни происходили, мы должны всё это передавать народу.
— Вы сами в каком эмоциональном состоянии работаете?
— На самом деле я не особо поддаюсь эмоциям. Но в этом случае я пропускала каждую весточку через сердце. Новость о каждом заражённом, каждом умершем человеке меня вводила в глубокое сожаление. Ведь здесь люди умирают без войны, от болезни. Я переживала за жизнь каждого человека. Я сама потеряла зятя, близких, был момент, когда сама болела. Иногда, читая новости, плакала, потом, приходя в себя, продолжала работать. Для меня было действительно тяжело, но я не показывала эмоций на работе.
— У вас умер кто-то из родственников?
— Умер зять. Три дня у него была температура, и за три дня он умер от пневмонии.
— Были ли указания от аппарата правительства или президента о передаче той или иной информации?
— Нет, такого не было. Сейчас многие думают, что дают указания. Но сейчас не такое время. Мы передаём всё то, что видим, то, что знаем. В прошлом, когда и каналов было мало, мы могли что-то скрыть и не сказать. Но сейчас всё не так. Сейчас время интернета, и у нас нет такой цели. Я всегда говорю: «Есть проблема? Как решается эта проблема? Это всё вы должны показать, думать правильно, писать правильно». Если мы что-то скроем, завтра о нас опять скажут: «КТРК скрывает, КТРК не договаривает». Вот в такой позиции мы работаем.
— Получается, редакционная политика в ваших же руках?
— Да, никто не вмешивается. Мы стараемся преподносить людям то, что происходит на самом деле. Нет никакого сокрытия, честно скажу. Если бы это было так, я бы об этом сказала, потому что я работала и на госканалах, и на частных, работала и в других организациях. Хочу, чтобы перед людьми мы были чисты. Мы занимаем народную позицию, что скрывать? Тот же материал, к примеру, завтра появится в интернете, и люди будут смеяться. Есть также понятие «сравнение» — будут сравнивать нас с другими источниками информации. Мы стараемся работать максимально открыто.